Помним

В ЖЖ встретила этот прекрасный пост - простой и выразительный. Но особенно понравились комментарии, где многие добавляли свои любимые и памятные строки о войне.
Оригинал взят у в Помним

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди.

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали:- Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.

«Мы вас подождем!»- говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!»- говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился.

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

Константин Симонов 


Из комментариев стихи, а фото вчерашнего дня из разных городов бывшего Союза из Интернета

Лейтенант Александр Чурин,
Командир артиллерийского взвода,
В пятнадцать тридцать семь
Девятнадцатого июля
Тысяча девятьсот сорок второго года
Вспомнил о боге.
И попросил у него ящик снарядов
К единственной оставшейся у него
Сорокапятимиллиметровке
Бог вступил в дискуссию с лейтенантом,
Припомнил ему выступления на политзанятиях,
Насмешки над бабушкой Фросей,
Отказал в чуде,
Назвал аспидом краснопузым и бросил.
Тогда комсомолец Александр Чурин,
Ровно в пятнадцать сорок две,
Обратился к дьяволу с предложением
Обменять душу на ящик снарядов.
Дьявол в этот момент развлекался стрелком
В одном из трех танков,
Ползущих к чуринской пушке,
И, по понятным причинам,
Апеллируя к фэйр плэй и законам войны,
Отказал.
Впрочем, обещал в недалеком будущем
Похлопотать о Чурине у себя на работе.
Отступать было смешно и некуда.
Лейтенант приказал приготовить гранаты,
Но в этот момент в расположении взвода
Материализовался архангел.
С ящиком снарядов под мышкой.
Да еще починил вместе с рыжим Гришкой
Вторую пушку.
Помогал наводить.
Били, как перепелов над стерней.
Лейтенант утерся черной пятерней.
Спасибо, Боже - молился Чурин,
Что услышал меня,
Что простил идиота…
Подошло подкрепленье – стрелковая рота.
Архангел зашивал старшине живот,
Едва сдерживая рвоту.
Таращила глаза пыльная пехота.
Кто-то крестился,
Кто-то плевался, глазам не веря,
А седой ефрейтор смеялся,
И повторял –
Ну, дают! Ну, бля, артиллерия!

В Одессе почтили память жертв войны

Было училище.
Форма - на вырост
Стрельбы с утра.
Строевая – зазря.
Полугодичный
ускоренный выпуск.
И на петлице
два кубаря.

Шел эшелон
по протяжной
России,
Шел на войну
сквозь мельканье берез
«Мы разобьем их!»,
Мы их осилим!»,
«Мы им докажем!» -
гудел паровоз.

Станции –
как новгородское вече.
Мир,
где клокочет людская беда.
Шел эшелон.
А навстречу,
навстречу –
лишь
санитарные поезда.

В глотку не лезла
горячая каша.
Полночь
была, как курок ,
взведена…
«Мы разобьем их!»,
«Мы им докажем!»,
«Мы их осилим!» –
шептал лейтенант.

В тамбуре,
Маясь на стрелках гремящих,
весь продуваемый
сквозняком,
он по дороге взрослел –
этот мальчик –
тонкая шея,
уши торчком…
Только во сне,
Оккупировав полку
в осатанелом
табачном дыму,
Он забывал обо всем
ненадолго.
И улыбался.
Снилось ему
что-то распахнутое
и голубое
Небо,
а может,
морская волна…

“Танки!”
И сразу истошное:
«К бою-у!»
Так они встретились:
Он
и Война.

…Воздух наполнился громом,
гуденьем.
Мир был изломан,
был искажен.
Это
казалось ошибкой,
виденьем,
странным
чудовищным миражом.
Только виденье
не проходило:
следом за танками
у моста
пыльные парни
в серых мундирах
шли
и стреляли от живота.
Дыбились шпалы!
Насыпь качалась!
Кроме пожара,
Не видно ни зги!
Будто бы это планета
кончалась
там,
где сейчас наступали
враги.
Будто ее становилось все меньше!..

Ежась
От близких разрывов гранат, -
черный,
растерянный,
онемевший –
в жестком кювете
лежал лейтенант.
Мальчик
лежал посредине России,
Всех ее пашен,
дорог
и осин…
Что же ты, взводный?!
«Докажем!..»,
«Осилим!…»
Вот он -
Фашист
Докажи
И осиль.
Вот он –
фашист!
Оголтело и мощно
воет
его знаменитая
сталь.

Знаю,
Что это почти невозможно.
Знаю, что страшно.
И все-таки
встань!
Встань,
лейтенант!
Слышишь,
просят об этом,
вновь возникая
из небытия
дом твой,
завьюженный солнечным светом,
Город,
Отечество,
Мама твоя…
Встань, лейтенант!
Заклинают просторы,
птицы и звери,
снега и цветы.
Нежная
просит
девчонка,
с которой
так и не смог познакомиться
ты

Просит
далекая средняя школа,
ставшая госпиталем
с сентября.
Встань!
Чемпионы двора по футболу
просят тебя –
своего вратаря.

Просит
высокая звездная россыпь,
горы,
излучина каждой реки.
Маршал
приказывает
и просит:
«Встань, лейтенант!
Постарайся!
Смоги…»
Глядя значительно и сурово,
Вместе с землею и морем
скорбя
просит об этом
крейсер «Аврора».
Тельман
об этом просит
тебя.
Просят деревни,
пропахшие гарью.
Солнце
как колокол
в небе гудит!
Просит из будущего
Гагарин.
Ты
не поднимешься –
он
не взлетит.
Просят
твои нерожденные дети.
Просит история!..

И тогда
встал
лейтенант.
И шагнул по планете,
выкрикнув не по уставу:
“Айда!”
Встал
и пошел на врага,
как вслепую.
(Сразу же сделалась влажной спина)
Встал лейтенант!…
И наткнулся
на пулю
Большую и твердую,
как стена
Вздрогнул он,
будто от зимнего ветра.
Падал он медленно,
как нараспев.
Падал он долго…
Упал он
мгновенно…
Он даже выстрелить
не успел!
И для него наступила
сплошная
и бесконечная тишина…

Чем этот бой завершился –
не знаю.
Знаю,
чем кончилась
эта война!

Ждет он меня
за чертой неизбежной
Он мне мерещится
ночью и днем –
худенький мальчик,
всего-то успевший
встать
под огнем
и шагнуть
под огнем.
/Р.Рождественский «210 шагов»

"Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы."
/К. Симонов

Были это все живые люди,
Отойти не пожелав назад,
В новеньких шинелях у орудий
Мужики убитые лежат..
Жуткие осенние недели.
Враг у подмосковных деревень.
У орудий серые шинели
Начинали новый трудодень.
Бить по танкам не простое дело.
Все кругом в неистовой пальбе.
Соль на гимнастерках прикипела,
Будто на току , на молотьбе.
На руках тяжелые снаряды,
И на лицах копоть, как смола.
Никакой награды им не надо,
Лишь бы только Родина жила...
Мать-земля, родная с колыбели,
Мягкую постель им приготовь.
Новые-с иголочки-шинели
Теплая пропитывает кровь.
Потонула даль в дыму и гуде.
Враг отброшен. Враг бежит назад.
В новеньких шинелях у орудий
Мужики убитые лежат.

/Михаил Тимошечкин

***
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

/Иона Деген, декабрь 1944 г.